Mногие люди даже не по­до­зре­ва­ют о том, что во­круг нас есть мно­же­ство пред­ме­тов и вещей, ко­то­рые имеют уди­ви­тель­ные свой­ства.

Kамен­но­уголь­ный пек ка­жет­ся твер­дым, но это не так. На самом деле он яв­ля­ет­ся очень вяз­кой жид­ко­стью, т.е. он жид­кий. Вяз­кость — это мера со­про­тив­ле­ния рас­те­ка­нию. Олив­ко­вое масло при­мер­но в 100 раз вязче воды, а мед в 100 раз вязче масла. Вяз­кость пека боль­ше вяз­ко­сти воды в 230 мил­ли­ар­дов раз. В Клив­ленд­ском уни­вер­си­те­те над пеком про­во­дит­ся самый про­дол­жи­тель­ный в мире экс­пе­ри­мент. В 1927 году пек был по­ме­щен в во­рон­ку. За 90 лет из нее упало всего 9 ка­пель. Никто не при­сут­ство­вал при па­де­нии капли. В 1988 году хра­ни­тель экс­пе­ри­мен­та Джон Мейн­стон был бли­зок к тому, чтобы уви­деть, как па­да­ет капля. Он вышел из ком­на­ты, чтобы на­лить себе чаю, и про­пу­стил за­вет­ный мо­мент. Вы мо­же­те на­блю­дать за этим экс­пе­ри­мен­том он­лайн, но так как по­след­няя капля упала в 2014 году, то вряд ли вам удаст­ся в бли­жай­шие годы уви­деть за­вет­ное па­де­ние.

Дру­гое ве­ще­ство, ко­то­рое яв­ля­ет­ся вяз­кой жид­ко­стью — это стек­ло. Стек­ло не­обыч­но тем, что оно яв­ля­ет­ся аморф­ным телом. Мо­ле­ку­лы ди­ок­си­да крем­ния не со­став­ля­ют упо­ря­до­чен­ную струк­ту­ру. Стек­ло охла­жда­ет­ся на­столь­ко быст­ро, что при пе­ре­хо­де из жид­ко­го в «твер­дое» со­сто­я­ние мо­ле­ку­лы не имеют вре­ме­ни вы­стро­ить­ся в упо­ря­до­чен­ную кри­стал­ли­че­скую струк­ту­ру. Ви­зу­аль­но твер­дым стек­ло де­ла­ют атомы или мо­ле­ку­лы, ко­то­рые на­столь­ко силь­но скреп­ле­ны друг с дру­гом хи­ми­че­ски, что они не могут про­скаль­зы­вать рядом с дру­ги­ми.

Oднако от­сут­ствие упо­ря­до­чен­ной кри­стал­ли­че­ской струк­ту­ры де­ла­ет стек­ло все же жид­ким, даже когда оно на­хо­дит­ся в ви­зу­аль­но твер­дом со­сто­я­нии. Имен­но из-за того, что стек­ло на самом деле жид­кое, в окон­ных рамах в ста­рых домах, где окна про­сто­я­ли уже по не­сколь­ку де­сят­ков лет, хо­ро­шо за­мет­но, что стек­ла тонь­ше ввер­ху, чем внизу. Это свя­за­но с тем, что не­ко­то­рая часть стек­ла за дол­гие годы уже «стек­ла» свер­ху вниз. По­это­му в таких домах окна дре­без­жат в рамах, ведь ввер­ху они уже тонь­ше, чем под­го­тов­лен­ный для них зазор. Ино­гда этот эф­фект на­столь­ко за­ме­тен, что свер­ху об­ра­зу­ет­ся щель.

Mногие люди даже не по­до­зре­ва­ют о том, что во­круг нас есть мно­же­ство пред­ме­тов и вещей, ко­то­рые имеют уди­ви­тель­ные свой­ства.

Kамен­но­уголь­ный пек ка­жет­ся твер­дым, но это не так. На самом деле он яв­ля­ет­ся очень вяз­кой жид­ко­стью, т.е. он жид­кий. Вяз­кость — это мера со­про­тив­ле­ния рас­те­ка­нию. Олив­ко­вое масло при­мер­но в 100 раз вязче воды, а мед в 100 раз вязче масла. Вяз­кость пека боль­ше вяз­ко­сти воды в 230 мил­ли­ар­дов раз. В Клив­ленд­ском уни­вер­си­те­те над пеком про­во­дит­ся самый про­дол­жи­тель­ный в мире экс­пе­ри­мент. В 1927 году пек был по­ме­щен в во­рон­ку. За 90 лет из нее упало всего 9 ка­пель. Никто не при­сут­ство­вал при па­де­нии капли. В 1988 году хра­ни­тель экс­пе­ри­мен­та Джон Мейн­стон был бли­зок к тому, чтобы уви­деть, как па­да­ет капля. Он вышел из ком­на­ты, чтобы на­лить себе чаю, и про­пу­стил за­вет­ный мо­мент. Вы мо­же­те на­блю­дать за этим экс­пе­ри­мен­том он­лайн, но так как по­след­няя капля упала в 2014 году, то вряд ли вам удаст­ся в бли­жай­шие годы уви­деть за­вет­ное па­де­ние.

Дру­гое ве­ще­ство, ко­то­рое яв­ля­ет­ся вяз­кой жид­ко­стью — это стек­ло. Стек­ло не­обыч­но тем, что оно яв­ля­ет­ся аморф­ным телом. Мо­ле­ку­лы ди­ок­си­да крем­ния не со­став­ля­ют упо­ря­до­чен­ную струк­ту­ру. Стек­ло охла­жда­ет­ся на­столь­ко быст­ро, что при пе­ре­хо­де из жид­ко­го в «твер­дое» со­сто­я­ние мо­ле­ку­лы не имеют вре­ме­ни вы­стро­ить­ся в упо­ря­до­чен­ную кри­стал­ли­че­скую струк­ту­ру. Ви­зу­аль­но твер­дым стек­ло де­ла­ют атомы или мо­ле­ку­лы, ко­то­рые на­столь­ко силь­но скреп­ле­ны друг с дру­гом хи­ми­че­ски, что они не могут про­скаль­зы­вать рядом с дру­ги­ми.

Oднако от­сут­ствие упо­ря­до­чен­ной кри­стал­ли­че­ской струк­ту­ры де­ла­ет стек­ло все же жид­ким, даже когда оно на­хо­дит­ся в ви­зу­аль­но твер­дом со­сто­я­нии. Имен­но из-за того, что стек­ло на самом деле жид­кое, в окон­ных рамах в ста­рых домах, где окна про­сто­я­ли уже по не­сколь­ку де­сят­ков лет, хо­ро­шо за­мет­но, что стек­ла тонь­ше ввер­ху, чем внизу. Это свя­за­но с тем, что не­ко­то­рая часть стек­ла за дол­гие годы уже «стек­ла» свер­ху вниз. По­это­му в таких домах окна дре­без­жат в рамах, ведь ввер­ху они уже тонь­ше, чем под­го­тов­лен­ный для них зазор. Ино­гда этот эф­фект на­столь­ко за­ме­тен, что свер­ху об­ра­зу­ет­ся щель.

Tри кома, нос-мор­ков­ка да пу­гов­ки-глаза — вот, ка­за­лось бы, и весь сне­го­вик. Но нет, тра­ди­ции и новые ве­я­ния лепки снеж­ных из­ва­я­ний в раз­ных стра­нах не во всем по­хо­жи.

B целом приёмы лепки сне­го­ви­ка по­хо­жи, по край­ней мере, в стра­нах, чья куль­ту­ра ба­зи­ру­ет­ся на ев­ро­пей­ских тра­ди­ци­ях. База едина и в Рос­сии, и в Ев­ро­пе, и в Се­вер­ной Аме­ри­ке: три снеж­ных шара в си­лу­эте — брюш­ко, грудь и го­ло­ва — да руки из веток или ком­ков снега, в ко­то­рые встав­ля­ет­ся метла (ей, как счи­та­ет­ся, сне­го­вик дол­жен раз­го­нять тучи, делая каж­дый зим­ний день сол­неч­ным). У за­пад­ных «мо­де­лей» встре­ча­ют­ся ноги, ко­то­рые в наших краях никто обыч­но не лепит.

Hо глав­ные раз­ли­чия кро­ют­ся в де­та­лях. Если у нас носом слу­жит ис­клю­чи­тель­но мор­ков­ка (очень редко — со­суль­ка), то на за­па­де ак­тив­но ис­поль­зу­ют и за­мо­ро­жен­ную вишню, и по­ча­ток ку­ку­ру­зы. «Бур­жу­аз­ный» сне­го­вик по ка­но­нам все­гда в ци­лин­дре и с труб­кой, тогда как оте­че­ствен­ный пред­по­чи­та­ет ведро и про­стой рот из ка­муш­ков. А вот уголь­ки, без ко­то­рых сне­го­ви­ков рань­ше нель­зя было пред­ста­вить, се­год­ня уже почти не встре­тишь нигде — па­ро­вое отоп­ле­ние у всех.

Hа ази­ат­ских про­сто­рах, пре­иму­ще­ствен­но в Япо­нии, где и зимы более чем снеж­ные, и сне­го­ви­ков ле­пить очень любят, тра­ди­ции ва­я­ния ан­тро­по­морф­ных зим­них ска­зоч­ных пер­со­на­жей свои. Там сне­го­ви­ки (Юки Да­ру­ма, если на­зы­вать их на языке стра­ны вос­хо­дя­ще­го Солн­ца) ле­пят­ся ис­клю­чи­тель­но из двух шаров: боль­шой ниж­ний пол­но­стью фор­ми­ру­ет ту­ло­ви­ще, ма­лень­кий верх­ний от­ве­ча­ет за го­ло­ву. Такое раз­ли­чие идёт от на­род­ных кукол Да­ру­ма, оли­це­тво­ря­ю­щих ос­но­ва­те­ля дзен-буд­диз­ма и чем-то на­по­ми­на­ю­щих наши оте­че­ствен­ные матрёшки. И даже как-то уди­ви­тель­но ста­но­вит­ся после этого от того, что у нас снеж­ные бабы на матрёшек не по­хо­жи.

При со­зда­нии сне­го­ви­ков, ра­зу­ме­ет­ся, не об­хо­дит­ся без по­сто­ян­но воз­ни­ка­ю­щих ори­ги­наль­ных идей, ко­то­рые се­год­ня, в эпоху Ин­тер­не­та и быст­ро­го рас­про­стра­не­ния ин­фор­ма­ции, об­ре­та­ют по­пу­ляр­ность во всём мире. Мы не будем го­во­рить о «сне­го­ви­ках» из иных ма­те­ри­а­лов (на пля­жах их, на­при­мер, могут сле­пить и из песка) или о снеж­ных скульп­ту­рах ма­сте­ро­ви­тых ху­дож­ни­ков — это не те снеж­ные бабы, ко­то­рых можно встре­тить, про­сто про­гу­ли­ва­ясь по го­ро­ду зим­ним ве­че­ром. А вот сне­го­ви­ки-ре­корд­сме­ны — это уже ин­те­рес­ней. На­при­мер, в 1999 году в го­ро­де Бетел, штат Мэн, сле­пи­ли четырёхтон­но­го сне­го­ви­ка ро­стом в 35 мет­ров, а в 2008 году там же уве­ли­чи­ли его на две тонны и два метра со­от­вет­ствен­но.

Бы­ва­ло даже, что ги­гант­ские празд­нич­ные скульп­ту­ры из снега при­во­ди­ли к ре­зо­нанс­ным скан­да­лам. Как, на­при­мер, в слу­чае со зна­ме­ни­той Сне­год­зил­лой, ко­то­рую с 2005 года каж­дую зиму лепил жи­тель Ан­кори­джа, штат Аляс­ка, по имени Билли Пауер. Пре­одо­лев от­мет­ку в семь мет­ров в вы­со­ту, сне­го­вик вы­звал жа­ло­бы со­се­дей, ко­то­рые опа­са­лись его об­ру­ше­ния на их участ­ки. Мест­ные вла­сти по­ста­но­ви­ли сне­сти сим­вол зимы. Этот слу­чай при­во­дил к ре­гу­ляр­ным про­те­стам снег-ак­ти­ви­стов до тех пор, пока у го­ро­да не сме­нил­ся мэр. Те­перь Билли лепит свою Сне­год­зил­лу на за­кон­ных ос­но­ва­ни­ях.

B Ан­глии при­ня­то ле­пить сне­го­ви­ков толь­ко муж­ско­го пола. Их даже на­зы­ва­ют «снеж­ный муж­чи­на».

Tри кома, нос-мор­ков­ка да пу­гов­ки-глаза — вот, ка­за­лось бы, и весь сне­го­вик. Но нет, тра­ди­ции и новые ве­я­ния лепки снеж­ных из­ва­я­ний в раз­ных стра­нах не во всем по­хо­жи.

B целом приёмы лепки сне­го­ви­ка по­хо­жи, по край­ней мере, в стра­нах, чья куль­ту­ра ба­зи­ру­ет­ся на ев­ро­пей­ских тра­ди­ци­ях. База едина и в Рос­сии, и в Ев­ро­пе, и в Се­вер­ной Аме­ри­ке: три снеж­ных шара в си­лу­эте — брюш­ко, грудь и го­ло­ва — да руки из веток или ком­ков снега, в ко­то­рые встав­ля­ет­ся метла (ей, как счи­та­ет­ся, сне­го­вик дол­жен раз­го­нять тучи, делая каж­дый зим­ний день сол­неч­ным). У за­пад­ных «мо­де­лей» встре­ча­ют­ся ноги, ко­то­рые в наших краях никто обыч­но не лепит.

Hо глав­ные раз­ли­чия кро­ют­ся в де­та­лях. Если у нас носом слу­жит ис­клю­чи­тель­но мор­ков­ка (очень редко — со­суль­ка), то на за­па­де ак­тив­но ис­поль­зу­ют и за­мо­ро­жен­ную вишню, и по­ча­ток ку­ку­ру­зы. «Бур­жу­аз­ный» сне­го­вик по ка­но­нам все­гда в ци­лин­дре и с труб­кой, тогда как оте­че­ствен­ный пред­по­чи­та­ет ведро и про­стой рот из ка­муш­ков. А вот уголь­ки, без ко­то­рых сне­го­ви­ков рань­ше нель­зя было пред­ста­вить, се­год­ня уже почти не встре­тишь нигде — па­ро­вое отоп­ле­ние у всех.

Hа ази­ат­ских про­сто­рах, пре­иму­ще­ствен­но в Япо­нии, где и зимы более чем снеж­ные, и сне­го­ви­ков ле­пить очень любят, тра­ди­ции ва­я­ния ан­тро­по­морф­ных зим­них ска­зоч­ных пер­со­на­жей свои. Там сне­го­ви­ки (Юки Да­ру­ма, если на­зы­вать их на языке стра­ны вос­хо­дя­ще­го Солн­ца) ле­пят­ся ис­клю­чи­тель­но из двух шаров: боль­шой ниж­ний пол­но­стью фор­ми­ру­ет ту­ло­ви­ще, ма­лень­кий верх­ний от­ве­ча­ет за го­ло­ву. Такое раз­ли­чие идёт от на­род­ных кукол Да­ру­ма, оли­це­тво­ря­ю­щих ос­но­ва­те­ля дзен-буд­диз­ма и чем-то на­по­ми­на­ю­щих наши оте­че­ствен­ные матрёшки. И даже как-то уди­ви­тель­но ста­но­вит­ся после этого от того, что у нас снеж­ные бабы на матрёшек не по­хо­жи.

При со­зда­нии сне­го­ви­ков, ра­зу­ме­ет­ся, не об­хо­дит­ся без по­сто­ян­но воз­ни­ка­ю­щих ори­ги­наль­ных идей, ко­то­рые се­год­ня, в эпоху Ин­тер­не­та и быст­ро­го рас­про­стра­не­ния ин­фор­ма­ции, об­ре­та­ют по­пу­ляр­ность во всём мире. Мы не будем го­во­рить о «сне­го­ви­ках» из иных ма­те­ри­а­лов (на пля­жах их, на­при­мер, могут сле­пить и из песка) или о снеж­ных скульп­ту­рах ма­сте­ро­ви­тых ху­дож­ни­ков — это не те снеж­ные бабы, ко­то­рых можно встре­тить, про­сто про­гу­ли­ва­ясь по го­ро­ду зим­ним ве­че­ром. А вот сне­го­ви­ки-ре­корд­сме­ны — это уже ин­те­рес­ней. На­при­мер, в 1999 году в го­ро­де Бетел, штат Мэн, сле­пи­ли четырёхтон­но­го сне­го­ви­ка ро­стом в 35 мет­ров, а в 2008 году там же уве­ли­чи­ли его на две тонны и два метра со­от­вет­ствен­но.

Бы­ва­ло даже, что ги­гант­ские празд­нич­ные скульп­ту­ры из снега при­во­ди­ли к ре­зо­нанс­ным скан­да­лам. Как, на­при­мер, в слу­чае со зна­ме­ни­той Сне­год­зил­лой, ко­то­рую с 2005 года каж­дую зиму лепил жи­тель Ан­кори­джа, штат Аляс­ка, по имени Билли Пауер. Пре­одо­лев от­мет­ку в семь мет­ров в вы­со­ту, сне­го­вик вы­звал жа­ло­бы со­се­дей, ко­то­рые опа­са­лись его об­ру­ше­ния на их участ­ки. Мест­ные вла­сти по­ста­но­ви­ли сне­сти сим­вол зимы. Этот слу­чай при­во­дил к ре­гу­ляр­ным про­те­стам снег-ак­ти­ви­стов до тех пор, пока у го­ро­да не сме­нил­ся мэр. Те­перь Билли лепит свою Сне­год­зил­лу на за­кон­ных ос­но­ва­ни­ях.

B Ан­глии при­ня­то ле­пить сне­го­ви­ков толь­ко муж­ско­го пола. Их даже на­зы­ва­ют «снеж­ный муж­чи­на».

Tри кома, нос-мор­ков­ка да пу­гов­ки-глаза — вот, ка­за­лось бы, и весь сне­го­вик. Но нет, тра­ди­ции и новые ве­я­ния лепки снеж­ных из­ва­я­ний в раз­ных стра­нах не во всем по­хо­жи.

B целом приёмы лепки сне­го­ви­ка по­хо­жи, по край­ней мере, в стра­нах, чья куль­ту­ра ба­зи­ру­ет­ся на ев­ро­пей­ских тра­ди­ци­ях. База едина и в Рос­сии, и в Ев­ро­пе, и в Се­вер­ной Аме­ри­ке: три снеж­ных шара в си­лу­эте — брюш­ко, грудь и го­ло­ва — да руки из веток или ком­ков снега, в ко­то­рые встав­ля­ет­ся метла (ей, как счи­та­ет­ся, сне­го­вик дол­жен раз­го­нять тучи, делая каж­дый зим­ний день сол­неч­ным). У за­пад­ных «мо­де­лей» встре­ча­ют­ся ноги, ко­то­рые в наших краях никто обыч­но не лепит.

Hо глав­ные раз­ли­чия кро­ют­ся в де­та­лях. Если у нас носом слу­жит ис­клю­чи­тель­но мор­ков­ка (очень редко — со­суль­ка), то на за­па­де ак­тив­но ис­поль­зу­ют и за­мо­ро­жен­ную вишню, и по­ча­ток ку­ку­ру­зы. «Бур­жу­аз­ный» сне­го­вик по ка­но­нам все­гда в ци­лин­дре и с труб­кой, тогда как оте­че­ствен­ный пред­по­чи­та­ет ведро и про­стой рот из ка­муш­ков. А вот уголь­ки, без ко­то­рых сне­го­ви­ков рань­ше нель­зя было пред­ста­вить, се­год­ня уже почти не встре­тишь нигде — па­ро­вое отоп­ле­ние у всех.

Hа ази­ат­ских про­сто­рах, пре­иму­ще­ствен­но в Япо­нии, где и зимы более чем снеж­ные, и сне­го­ви­ков ле­пить очень любят, тра­ди­ции ва­я­ния ан­тро­по­морф­ных зим­них ска­зоч­ных пер­со­на­жей свои. Там сне­го­ви­ки (Юки Да­ру­ма, если на­зы­вать их на языке стра­ны вос­хо­дя­ще­го Солн­ца) ле­пят­ся ис­клю­чи­тель­но из двух шаров: боль­шой ниж­ний пол­но­стью фор­ми­ру­ет ту­ло­ви­ще, ма­лень­кий верх­ний от­ве­ча­ет за го­ло­ву. Такое раз­ли­чие идёт от на­род­ных кукол Да­ру­ма, оли­це­тво­ря­ю­щих ос­но­ва­те­ля дзен-буд­диз­ма и чем-то на­по­ми­на­ю­щих наши оте­че­ствен­ные матрёшки. И даже как-то уди­ви­тель­но ста­но­вит­ся после этого от того, что у нас снеж­ные бабы на матрёшек не по­хо­жи.

При со­зда­нии сне­го­ви­ков, ра­зу­ме­ет­ся, не об­хо­дит­ся без по­сто­ян­но воз­ни­ка­ю­щих ори­ги­наль­ных идей, ко­то­рые се­год­ня, в эпоху Ин­тер­не­та и быст­ро­го рас­про­стра­не­ния ин­фор­ма­ции, об­ре­та­ют по­пу­ляр­ность во всём мире. Мы не будем го­во­рить о «сне­го­ви­ках» из иных ма­те­ри­а­лов (на пля­жах их, на­при­мер, могут сле­пить и из песка) или о снеж­ных скульп­ту­рах ма­сте­ро­ви­тых ху­дож­ни­ков — это не те снеж­ные бабы, ко­то­рых можно встре­тить, про­сто про­гу­ли­ва­ясь по го­ро­ду зим­ним ве­че­ром. А вот сне­го­ви­ки-ре­корд­сме­ны — это уже ин­те­рес­ней. На­при­мер, в 1999 году в го­ро­де Бетел, штат Мэн, сле­пи­ли четырёхтон­но­го сне­го­ви­ка ро­стом в 35 мет­ров, а в 2008 году там же уве­ли­чи­ли его на две тонны и два метра со­от­вет­ствен­но.

Бы­ва­ло даже, что ги­гант­ские празд­нич­ные скульп­ту­ры из снега при­во­ди­ли к ре­зо­нанс­ным скан­да­лам. Как, на­при­мер, в слу­чае со зна­ме­ни­той Сне­год­зил­лой, ко­то­рую с 2005 года каж­дую зиму лепил жи­тель Ан­кори­джа, штат Аляс­ка, по имени Билли Пауер. Пре­одо­лев от­мет­ку в семь мет­ров в вы­со­ту, сне­го­вик вы­звал жа­ло­бы со­се­дей, ко­то­рые опа­са­лись его об­ру­ше­ния на их участ­ки. Мест­ные вла­сти по­ста­но­ви­ли сне­сти сим­вол зимы. Этот слу­чай при­во­дил к ре­гу­ляр­ным про­те­стам снег-ак­ти­ви­стов до тех пор, пока у го­ро­да не сме­нил­ся мэр. Те­перь Билли лепит свою Сне­год­зил­лу на за­кон­ных ос­но­ва­ни­ях.

B Ан­глии при­ня­то ле­пить сне­го­ви­ков толь­ко муж­ско­го пола. Их даже на­зы­ва­ют «снеж­ный муж­чи­на».

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.