Со­бы­тия эти про­изо­шли в далёкие вре­ме­на. При­воль­но жили горны на земле своих пред­ков и ни о чем не пе­ре­жи­ва­ли. Пасли скот, сеяли пашни, за­ни­ма­лись охо­той и ры­бал­кой. В диких лесах раз­во­ди­ли фрук­то­вые сады. Ничто не пред­ве­ща­ло на­дви­га­ю­щей­ся беды. И вот од­на­ж­ды, слов­но чер­ная гро­зо­вая туча, дви­ну­лись с моря на землю гор­цев враги. Же­сто­ки и бес­по­щад­ны были за­хват­чи­ки. Не ща­ди­ли они ста­ри­ков и муж­чин. Детей и жен­щин уго­ня­ли в за­мор­ское раб­ство.

Со­брал­ся совет ста­рей­шин на по­след­нюю сход­ку: ду­мать, как убе­речь род­ную землю от на­дви­га­ю­щей­ся беды. Долго ду­ма­ли. И ре­ши­ли, что оста­ет­ся толь­ко одно бить­ся до по­след­не­го, не сда­вать­ся. Но не бро­сать все силы сразу в бой, а по­де­лить их на три части, чтобы, по­доб­но трём гроз­ным валам, на­ка­ты­ва­лись они на врага, уни­что­жа­ли его и об­ра­ща­ли и бег­ство.

Пер­вы­ми пошли в бой се­до­вла­сые ста­ри­ки. И повёл их опыт­ный воин Фишт. Ста­рые бойцы мно­гое по­ви­да­ли на своем веку. При­вык­ли они и к тя­же­сти щитов, а свист мечей был для них по­до­бен во­ен­ной му­зы­ке. Креп­ко би­лись ста­ри­ки. Не­ма­ло уни­что­жи­ли вра­гов. К не­сча­стью, слиш­ком не­рав­ные были силы — и по­гиб­ли ста­ри­ки все до од­но­го.

Повёл тогда про­тив вра­гов мо­ло­дую дру­жи­ну храб­рый Оштен. Би­лись те­перь с ара­та­ми сы­но­вья по­гиб­ших ста­ри­ков. Долго дли­лась битва. Но пала в бою и дру­жи­на Оште­на.

Оста­ва­лась по­след­няя на­деж­да. Всту­пи­ли в бой юноши — внуки по­гиб­ших ста­ри­ков. И воз­гла­вил их юный Лаго. Долго би­лись юноши. Был ранен смер­тель­но Лаго. Вер­ный конь при­нес его к дому не­ве­сты Наки. На­де­ла Наки до­спе­хи сво­е­го воз­люб­лен­но­го и по­ве­ла остав­ших­ся в живых храб­ре­цов на врага. Не вы­дер­жал враг та­ко­го на­тис­ка и по­бе­жал об­рат­но к морю.

Со­бы­тия эти про­изо­шли в далёкие вре­ме­на. При­воль­но жили горны на земле своих пред­ков и ни о чем не пе­ре­жи­ва­ли. Пасли скот, сеяли пашни, за­ни­ма­лись охо­той и ры­бал­кой. В диких лесах раз­во­ди­ли фрук­то­вые сады. Ничто не пред­ве­ща­ло на­дви­га­ю­щей­ся беды. И вот од­на­ж­ды, слов­но чер­ная гро­зо­вая туча, дви­ну­лись с моря на землю гор­цев враги. Же­сто­ки и бес­по­щад­ны были за­хват­чи­ки. Не ща­ди­ли они ста­ри­ков и муж­чин. Детей и жен­щин уго­ня­ли в за­мор­ское раб­ство.

Со­брал­ся совет ста­рей­шин на по­след­нюю сход­ку: ду­мать, как убе­речь род­ную землю от на­дви­га­ю­щей­ся беды. Долго ду­ма­ли. И ре­ши­ли, что оста­ет­ся толь­ко одно бить­ся до по­след­не­го, не сда­вать­ся. Но не бро­сать все силы сразу в бой, а по­де­лить их на три части, чтобы, по­доб­но трём гроз­ным валам, на­ка­ты­ва­лись они на врага, уни­что­жа­ли его и об­ра­ща­ли и бег­ство.

Пер­вы­ми пошли в бой се­до­вла­сые ста­ри­ки. И повёл их опыт­ный воин Фишт. Ста­рые бойцы мно­гое по­ви­да­ли на своем веку. При­вык­ли они и к тя­же­сти щитов, а свист мечей был для них по­до­бен во­ен­ной му­зы­ке. Креп­ко би­лись ста­ри­ки. Не­ма­ло уни­что­жи­ли вра­гов. К не­сча­стью, слиш­ком не­рав­ные были силы — и по­гиб­ли ста­ри­ки все до од­но­го.

Повёл тогда про­тив вра­гов мо­ло­дую дру­жи­ну храб­рый Оштен. Би­лись те­перь с ара­та­ми сы­но­вья по­гиб­ших ста­ри­ков. Долго дли­лась битва. Но пала в бою и дру­жи­на Оште­на.

Оста­ва­лась по­след­няя на­деж­да. Всту­пи­ли в бой юноши — внуки по­гиб­ших ста­ри­ков. И воз­гла­вил их юный Лаго. Долго би­лись юноши. Был ранен смер­тель­но Лаго. Вер­ный конь при­нес его к дому не­ве­сты Наки. На­де­ла Наки до­спе­хи сво­е­го воз­люб­лен­но­го и по­ве­ла остав­ших­ся в живых храб­ре­цов на врага. Не вы­дер­жал враг та­ко­го на­тис­ка и по­бе­жал об­рат­но к морю.

Во фран­цуз­ском со­бо­ре в го­ро­де Рейм­се хра­нит­ся древ­нее Реймс­ское Еван-гелие (Книга ан­ге­лов), ко­то­рое по праву вхо­дит в на­ци­о­наль­ное куль­тур­ное на­сле­дие Фран­ции. Имен­но на нём в те­че­ние не­сколь­ких веков при­но­си­ли клят­ву фран­цуз­ские ко­ро­ли во время ко­ро­на­ции.

Осо­бый ин­те­рес к Еван­ге­лию на про­тя­же­нии дол­го­го вре­ме­ни был вы­зван ещё тем, что книга была на­пи­са­на та­ин­ствен­ны­ми, ни­ко­му в сред­не­ве­ко­вой Фран­ции не­ве­до­мы­ми зна­ка­ми.

Су­ще­ству­ет пре­да­ние, что впер­вые Книгу ан­ге­лов уда­лось про­честь го­стям из Рос­сии. Пётр Пер­вый в 1717 году по­се­тил Реймс­ский собор, и один из его при­ближённых (или даже сам царь) легко прочёл стро­ки свя­щен­ной книги. Дело в том, что пер­вая часть Реймс­ско­го Еван­ге­лия была на­пи­са­на ки­рил­ли­цей  — ста­ро­сла­вян­ской аз­бу­кой. Гра­мот­ный рус­ский че­ло­век Пет­ров­ской эпохи, ра­зу­ме­ет­ся, впол­не мог разо­брать над­пись.

Но от­ку­да взял­ся во фран­цуз­ском со­бо­ре текст на ки­рил­ли­це? Одна из ле­генд свя­зы­ва­ет Еван­ге­лие с име­нем Анны Яро­слав­ны, до­че­ри Яро­сла­ва Муд­ро­го. Когда бу­ду­щая ко­ро­ле­ва по­ки­да­ла отчий дом, то она увез­ла с собой в Париж боль­шое при­да­ное. Быть может, среди них было и Реймс­ское Еван­ге­лие.

(по ма­те­ри­а­лам Ин­тер­не­та, 158 слов)

Во фран­цуз­ском со­бо­ре в го­ро­де Рейм­се хра­нит­ся древ­нее Реймс­ское Еван-гелие (Книга ан­ге­лов), ко­то­рое по праву вхо­дит в на­ци­о­наль­ное куль­тур­ное на­сле­дие Фран­ции. Имен­но на нём в те­че­ние не­сколь­ких веков при­но­си­ли клят­ву фран­цуз­ские ко­ро­ли во время ко­ро­на­ции.

Осо­бый ин­те­рес к Еван­ге­лию на про­тя­же­нии дол­го­го вре­ме­ни был вы­зван ещё тем, что книга была на­пи­са­на та­ин­ствен­ны­ми, ни­ко­му в сред­не­ве­ко­вой Фран­ции не­ве­до­мы­ми зна­ка­ми.

Су­ще­ству­ет пре­да­ние, что впер­вые Книгу ан­ге­лов уда­лось про­честь го­стям из Рос­сии. Пётр Пер­вый в 1717 году по­се­тил Реймс­ский собор, и один из его при­ближённых (или даже сам царь) легко прочёл стро­ки свя­щен­ной книги. Дело в том, что пер­вая часть Реймс­ско­го Еван­ге­лия была на­пи­са­на ки­рил­ли­цей  — ста­ро­сла­вян­ской аз­бу­кой. Гра­мот­ный рус­ский че­ло­век Пет­ров­ской эпохи, ра­зу­ме­ет­ся, впол­не мог разо­брать над­пись.

Но от­ку­да взял­ся во фран­цуз­ском со­бо­ре текст на ки­рил­ли­це? Одна из ле­генд свя­зы­ва­ет Еван­ге­лие с име­нем Анны Яро­слав­ны, до­че­ри Яро­сла­ва Муд­ро­го. Когда бу­ду­щая ко­ро­ле­ва по­ки­да­ла отчий дом, то она увез­ла с собой в Париж боль­шое при­да­ное. Быть может, среди них было и Реймс­ское Еван­ге­лие.

(по ма­те­ри­а­лам Ин­тер­не­та, 158 слов)

Во фран­цуз­ском со­бо­ре в го­ро­де Рейм­се хра­нит­ся древ­нее Реймс­ское Еван-гелие (Книга ан­ге­лов), ко­то­рое по праву вхо­дит в на­ци­о­наль­ное куль­тур­ное на­сле­дие Фран­ции. Имен­но на нём в те­че­ние не­сколь­ких веков при­но­си­ли клят­ву фран­цуз­ские ко­ро­ли во время ко­ро­на­ции.

Осо­бый ин­те­рес к Еван­ге­лию на про­тя­же­нии дол­го­го вре­ме­ни был вы­зван ещё тем, что книга была на­пи­са­на та­ин­ствен­ны­ми, ни­ко­му в сред­не­ве­ко­вой Фран­ции не­ве­до­мы­ми зна­ка­ми.

Су­ще­ству­ет пре­да­ние, что впер­вые Книгу ан­ге­лов уда­лось про­честь го­стям из Рос­сии. Пётр Пер­вый в 1717 году по­се­тил Реймс­ский собор, и один из его при­ближённых (или даже сам царь) легко прочёл стро­ки свя­щен­ной книги. Дело в том, что пер­вая часть Реймс­ско­го Еван­ге­лия была на­пи­са­на ки­рил­ли­цей  — ста­ро­сла­вян­ской аз­бу­кой. Гра­мот­ный рус­ский че­ло­век Пет­ров­ской эпохи, ра­зу­ме­ет­ся, впол­не мог разо­брать над­пись.

Но от­ку­да взял­ся во фран­цуз­ском со­бо­ре текст на ки­рил­ли­це? Одна из ле­генд свя­зы­ва­ет Еван­ге­лие с име­нем Анны Яро­слав­ны, до­че­ри Яро­сла­ва Муд­ро­го. Когда бу­ду­щая ко­ро­ле­ва по­ки­да­ла отчий дом, то она увез­ла с собой в Париж боль­шое при­да­ное. Быть может, среди них было и Реймс­ское Еван­ге­лие.

(по ма­те­ри­а­лам Ин­тер­не­та, 158 слов)

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.

По­ня­тие пат­ри­о­тиз­ма имеет на каж­дом из бе­ре­гов Ла-Манша свои ню­ан­сы. Если фран­цуз любит свою землю за то, что она по­ли­та потом и кро­вью по­ко­ле­ний, за тот труд, ко­то­рый с ней свя­зан, труд па­ха­ря и труд воина, то ан­гли­ча­нин любит свою землю как род­ной дом, как то место, с ко­то­рым у че­ло­ве­ка свя­за­ны не тя­го­ты по­все­днев­но­го труда, а ра­до­сти до­су­га. Образ ро­ди­ны для него — это об­не­сен­ный живой из­го­ро­дью па­ли­сад­ник под ок­на­ми, ко­то­рый он охо­ра­ши­ва­ет, ра­ду­ясь вос­крес­но­му дню. Имен­но эту из­го­родь, а не розу и не ан­тич­ную деву с тре­зуб­цем вла­ды­чи­цы морей сле­до­ва­ло бы счи­тать на­ци­о­наль­ным сим­во­лом ан­гли­чан.

Дей­стви­тель­но, Ан­глия — это цар­ство част­ной жизни, гер­бом ко­то­ро­го могло бы стать изоб­ра­же­ние из­го­ро­ди и девиз: «Мой дом — моя кре­пость».

Ан­гли­ча­нин под­со­зна­тель­но стре­мит­ся от­го­ро­дить свою част­ную жизнь от внеш­не­го мира. «Мы любим быть сами по себе» — гла­сит из­люб­лен­ная фраза. Какие бы от­но­ше­ния ни сло­жи­лись между со­се­дя­ми, каж­дый из них стро­го дер­жит­ся своей сто­ро­ны из­го­ро­ди. Даже если смеж­ные участ­ки не раз­го­ро­же­ны, гра­ни­ца их все равно со­блю­да­ет­ся, слов­но глу­хая стена. Когда дети по не­ве­зе­нию пе­ре­се­ка­ют эту не­ви­ди­мую межу, их тут же с из­ви­не­ни­я­ми за­би­ра­ют об­рат­но (пра­вом экс­тер­ри­то­ри­аль­но­сти поль­зу­ют­ся в по­доб­ных слу­ча­ях лишь такие свя­щен­ные для ан­гли­ча­ни­на су­ще­ства, как со­ба­ки и кошки).

С со­се­дя­ми при­ня­то дер­жать­ся при­вет­ли­во, пре­ду­пре­ди­тель­но, но без какой-либо фа­ми­льяр­но­сти, спо­соб­ной по­ка­зать­ся не­про­ше­ным втор­же­ни­ем в част­ную жизнь. Пер­вая за­по­ведь тут: не лезь в чужие дела. Ан­гли­ча­нин ин­стинк­тив­но от­но­сит­ся к сво­е­му дому как к оса­жден­ной кре­по­сти. Жи­ли­ще его как бы по­вер­ну­то спи­ной к улице. И если хо­зя­ин взду­ма­ет летом по­греть­ся на сол­ныш­ке, он все­гда уся­дет­ся по­за­ди дома, я не перед ним. Окру­жа­ю­щий мир дол­жен оста­вать­ся за по­ро­гом. За­явить­ся к зна­ко­мым за­про­сто, без при­гла­ше­ния или из­ве­стив их перед при­хо­дом по те­ле­фо­ну, здесь не при­ня­то. Не­ожи­дан­ный зво­нок у вход­ной двери — боль­шая ред­кость в Лон­до­не. Если такое и слу­ча­ет­ся, то обыч­но под Новый год, когда это могут быть либо сбор­щи­ки по­жерт­во­ва­ний на бла­го­тво­ри­тель­ные цели, либо рож­де­ствен­ские ви­зи­те­ры — раз­нос­чик газет, мо­лоч­ник, му­сор­щик, рас­счи­ты­ва­ю­щие на чае­вые к празд­ни­ку.

Дом слу­жит ан­гли­ча­ни­ну кре­по­стью, где он может укрыть­ся не толь­ко от не­про­ше­ных по­се­ти­те­лей, но и от на­до­ев­ших забот. Пе­ре­сту­пить ЭТОТ порог зна­чит для ан­гли­ча­ни­на пе­ре­ме­стить­ся в со­вер­шен­но дру­гой мир.

Ан­гли­ча­нин за по­ро­гом сво­е­го жи­ли­ща пол­но­стью осво­бож­да­ет­ся не толь­ко от по­все­днев­ных забот, но и от по­сто­рон­не­го на­жи­ма.